В тексте обсуждается текущее состояние беларусской политической системы и её перспективы к 2030 году. Эксперт говорит о критической зависимости от России, несформированности национального нарратива, а также о перспективах отношений с соседями, ЕС и США на фоне войны против Украины.

Ниже представлена текстовая версия стрима о настоящем и будущем беларусской внешней и внутренней политики в рамках совместного цикла Банка идей и Еврорадио «Беларусь 2030». В беседе участвуют политолог Андрей Казакевич (далее — А.К.) и журналистка Ольга Лойко (далее — О.Л.). Полная версия стрима ниже.

Система стала проще и ещё более централизованной

О.Л.: Андрей, в 2020 году беларусская политическая система серьёзно пострадала. Позже вы говорили, что она «оклемалась» к 2025 году. Стабилизация действительно произошла?

А.К.: Определённая стабилизация есть, но система стала гораздо проще и жёстче централизована. Это даёт краткосрочную устойчивость, но плохо работает в долгую. Когда структура слишком простая и вертикальная, она может выдерживать внешние шоки, пока существует внешний донор — в нашем случае Россия, — но совершенно не приспособлена к реформам или внутренним изменениям. Если когда-нибудь придётся решать задачи политического транзита или модернизации — модель к этому просто не готова.

Беларусь всегда жила в условиях зависимости от России

О.Л.: Сейчас очевидно, что зависимость от России усилилась, но при этом пока не ощущаются негативные последствия. Может, это не так уж и плохо — по крайней мере на ближайшие годы?

А.К.: Вопрос, что считать «плохо». Никакой принципиально новой зависимости нет — Беларусь всегда была связана с Россией больше, чем с кем-либо ещё. Попытки диверсифицировать отношения предпринимались, но это были лишь попытки. Россия на протяжении последних 30 лет сохраняла решающее влияние почти во всех сферах: экономике, политике, безопасности, информационной и культурной среде. Поэтому в структурном смысле ситуация сегодня не отличается от допандемийного 2020 года.

О.Л.: Где та грань, после которой зависимость становится критической?

А.К.: В науке нет строгого порога, но можно провести аналогию с экономикой стран-рантье: если 40 % ВВП формируется из одной отрасли, то это определяет всё остальное. В нашем случае, если Россия контролирует хотя бы 40 % информационного или экономического поля — это уже критическая зависимость. На практике доля России всегда была около 50 %. Даже когда на ПВТ или деревообработку возлагались надежды, эффект длился пару лет. Чтобы реально изменить соотношение, нужна была комплексная экономическая политика и реформы, которых за два десятилетия так и не произошло.

Национальная идентичность не стала устойчивым проектом

О.Л.: Вы говорили, что в Беларуси не выстроена «инфраструктура стратегической автономии». Это касается и сферы идентичности?

А.К.: Да. Даже в такой сфере, которая не требует миллиардных инвестиций, устойчивой системы не создали. Основные мифы и символы беларусской идентичности до сих пор строятся вокруг советского и, по сути, российского нарратива. Беларусь сознательно не формировала автономный национальный проект. Запроса на него не было. Власти считали, что всё само устроится. В 1990–2000 годы пророссийская политика выглядела выгодной: можно было получать дешёвые энергоресурсы в обмен на политическую лояльность. Это устраивало всех и казалось рациональной стратегией. При коротком горизонте планирования — максимум два-три года — никто не задумывался о долгосрочных последствиях. Институты не строились, реформы не проводились, и страна осталась в состоянии глубокой культурной и политической зависимости.

О.Л.: Почему не получилось создать собственный национальный нарратив? Ведь в историографии, кажется, что-то происходило.

А.К.: Да, современная беларусская историография основана на национальном подходе. Но чем дальше от науки — в сторону массовой культуры, СМИ, праздников — тем меньше там беларусского. Государственная риторика всегда возвращается к советским символам и смыслам. Лукашенко просто не хотел сильного нарратива. Сильный национальный нарратив — это авторы, интеллектуалы, которых нужно допустить к формированию идеологии, а значит делегировать им часть влияния. Для власти, которая стремится к абсолютному контролю, это потенциальная угроза. Поэтому проект «Идеология белорусского государства», запущенный в 2003 году, вскоре свернули. Результат закономерен: если не кормишь свой нарратив — будешь кормить чужой. В итоге часть общества ориентируется на независимую беларусскую традицию, другая — на российские националистические концепции.

Без войны с Украиной нормализации не будет

О.Л.: Беларусь за последние годы открыто испортила отношения со всеми соседями. Это сознательная политика? И насколько она обратима, скажем, в горизонте пяти лет?

А.К.: Да, это сознательная позиция. При этом в Минске сами не до конца понимают, как далеко зашли. Сегодня мы можем внезапно полюбить Польшу и даже заявить о сотрудничестве спецслужб, но это не системное явление. Слова и риторику можно менять быстро, а вот институциональные связи — нет. Беларусь остаётся военным союзником России, которая ведёт войну против Украины и, по мнению многих европейских экспертов, — гибридную войну против стран ЕС. На этом фоне невозможно строить доверительные отношения ни с Польшей, ни с Литвой, ни с Германией. Иллюзия, что можно отделить Лукашенко от войны и наладить диалог с Европой, не выдерживает проверки реальностью. Границы, воспринимаемые как источник угрозы, не могут быть открытыми. Это влияет и на визовую политику, и на военную инфраструктуру, и на общее восприятие Беларуси как союзницы государства-агрессора. Поэтому до окончания войны о потеплении отношений речи не идёт.

Европа перестраивается на стратегическое противостояние с Россией

О.Л.: Нормализация возможна только после войны? И можно ли ожидать этого в ближайшие пять лет?

А.К.: Маловероятно. Европейская политика инерционна, но последовательна. Сейчас идёт масштабная перестройка — перевооружение, разработка программ противодействия гибридным угрозам. Эти проекты рассчитаны на десятилетия и стоят миллиарды евро. Даже если в Украине наступит мир, Россия продолжит восприниматься как угроза — реальная или потенциальная. Изменить это могла бы радикальная смена курса в самой России — новая власть или переосмысление внешней политики. Пока это маловероятно. Поэтому для Европы вопрос «как сдерживать Россию» становится центральным вопросом безопасности, а Беларусь автоматически оказывается частью этой проблемы.

Американские горки Лукашенко

О.Л.: На этом фоне «американский трек» выглядит неожиданно. Лукашенко будто нашёл способ за пару телефонных разговора улучшить отношения с США. Это серьёзный тренд или просто игра на противоречиях?

А.К.: Скорее второе. Американская политика может меняться внешне, но институционально остаётся прежней. Риторика — может быть мягче: «Путин друг». Но санкции не снимаются, поддержка Украины продолжается, противостояние с Китаем остаётся главным приоритетом.  Такие всплески — вроде встреч Трампа с лидером Северной Кореи — создают иллюзию динамики, но не меняют сути. США действуют через альянсы. Даже если администрация заявляет, что «у нас только свои интересы», на деле без Европы и НАТО Вашингтон теряет рычаги. А если Европа конфликтует с Россией, волна этого конфликта неизбежно доходит и до США.

Беларусь в 2030 году останется в российском коридоре

О.Л.: Как может выглядеть белорусская внешняя политика к 2030 году при относительно благоприятном сценарии?

А.К.: Базовый консервативный сценарий — Беларусь будет двигаться в фарватере российской внешней политики, с минимальным пространством для манёвра. Настоящее потепление отношений с Европой или США возможно только вслед за изменением российско-европейской и российско-американской динамики. То же касается и отношений с другими регионами: страны глобального Юга, Китай, — здесь Беларусь также следует за Москвой. Собственных, автономных направлений почти нет. Даже внешнеэкономические проекты строятся на российском участии или финансировании.

Так что в ближайшие годы Беларусь, вероятно, сохранит видимость самостоятельности, но действовать будет в коридоре, очерченном российской политикой.