Все сценарии будущего для Беларуси кажутся негативными, если считать единственным положительным вариантом копирование западной модели и ожидание благосклонности извне. Если смотреть на мир через эту призму, перспективы действительно выглядят мрачно: Запад уходит в свои кризисы, Россия укрепляет контроль, а Беларусь постепенно теряет идентичность и государственность, закапывая потенциал в очередной попытке сохранить себя. Вместе с этим растворяются и мечты стать Европой. А все идеи о будущем в рамках привычной системы координат, удручают.

Как говорил Эйнштейн, если идея с самого начала не кажется абсурдной — на неё едва ли стоит надеяться. Поэтому, размышляя о будущем страны, стоит выйти за пределы привычного выбора между «добрым» Западом и «злой» Россией.

Беларусь — 2035: взгляд из будущего

Кризис, охвативший мир, не стал для Беларуси приговором — всякий кризис содержит в себе возможность — при условии, что мы перестаем следовать логике, которая к нему привела. Страна отказалась от единственной на тот момент позитивной оптики — «нам надо как на Западе» — особенно в момент, когда сам Запад утратил уверенность в своей модели. Беларусь использовала этот исторический момент, чтобы стать первой страной неократии
¹ — экспериментальной площадкой нового типа государства, где решения принимаются не на основе популизма или тоталитаризма, а через цифровое вовлечение, сбалансированную экспертизу и стратегический прагматизм.

Вместо устаревающих моделей демократии и автократии неократия предлагает адаптивную систему, основанную на экспертизе, цифровых механизмах участия, экономической устойчивости и национальной безопасности. Здесь граждане голосуют не за политиков, а за решения, тогда как долгосрочные стратегические вопросы, затрагивающие национальные интересы, защищены от эмоциональных колебаний и манипуляций общественным мнением.

В неократии элиты не исчезают, но перестают быть кастой. Влияние больше не закрепляется через происхождение, партийную принадлежность и лояльность — оно зарабатывается благодаря решениям, которые работают. Управленческие модули — временные команды, формируемые под конкретные задачи, — распускаются после достижения цели, но участники накапливают управленческий капитал и получают доступ к новым вызовам. Это не упраздняет власть, но делает её подотчётной эффективности: те, кто не справляется — выбывают, те, кто решает — растут. Так в Беларуси появилась новая, постоянно обновляемая элита — не из тех, кто удерживает позиции, а из тех, кто способен нести ответственность и двигать страну вперёд.

Транзит как возможность, а не угроза

К 2030 году Лукашенко готовил транзит власти. Пока в западных аналитических центрах гадали, приведёт ли это к хаосу или просто закрепит Беларусь в орбите России, внутри страны появилась возможность осуществить нечто иное.

Кризис, предшествующий «выборам-2025», показал очевидное: экономическая и политическая системы Беларуси в прежнем виде больше не могли существовать. Запад не был готов взять на себя роль спасителя Беларуси, а России не нужна была слабая страна в независимом виде, если она могла только паразитировать. В стране стала очевидна потребность в новом курсе — таком, который позволил бы сохранить независимость и одновременно выстроить более жизнеспособную модель.

Здесь впервые возникла концепция неократии — гибридной системы, в которой ключевая роль отводится эффективному управлению, а не идеологии. Лукашенко передал власть преемнику, при этом система управления трансформировалась: появились цифровые механизмы вовлечения граждан, экономические свободные зоны, технократический подход к принятию государственных решений и возвращение экспертов в страну.

Для России это стало неожиданно интересным. Беларусь не стремилась стать частью Запада, но предложила новый, менее архаичный путь — альтернативу жёсткой централизации.

Выход из зависимости без конфронтации

Беларусь десятилетиями находилась в экономической зависимости от России. Резко выйти из неё без последствий для экономики и национальной безопасности не представлялось возможным. Однако сохранение зависимости вело страну к медленному угасанию. 

Оба этих сценария — крайности, и между ними оказалось достаточно много пространства для поиска альтернативного решения. Поэтому, используя статус транзитной зоны между крупными блоками, Беларусь начала переформатировать свою экономику.

1. Были созданы технологические свободные зоны, куда пришли инвестиции из Китая, Индии, Турции, ОАЭ.
2. Беларусь превратилась в «песочницу» для новых экономических моделей, где тестируются инновационные управленческие решения.
3. Получив доступ к этому эксперименту, Россия стала рассматривать его как возможный прототип для собственных реформ.

Этот процесс был уже не о геополитике, а об эффективности. Войны 20-х привели к вопросу: «А что после передела сфер влияния? Чем наполнять этот новый мир и где брать эти новые идеи?» Беларусь стала одной из стран, сумевших предложить эти идеи: больше не пытаясь быть «маленькой копией» кого-то, она создала своё уникальное пространство, где технологии, интеллектуальные ресурсы и гибкость стали ключевыми преимуществами, представляющими интерес для партнёрских, а не зависимых отношений.

Культура в неократии: от фольклора к лаборатории смыслов

Политическая и экономическая трансформация не могла происходить в вакууме — за ними всегда стоит культурная и ценностная эволюция общества. Поскольку Беларусь строила свою модель государства, ей необходимо было переосмыслить и своё место в мире, и свою идентичность, и свой культурный код.

Беларусская культура слишком долго находилась в позиции догоняющей — либо глядя на Восток, либо на Запад. При этом новая модель государства требовала и новой модели мышления. Это не замкнутая этнографическая идентичность, где культура – это только фольклор и историческая память, однако и не жёсткая национальная идеология, делящая на «своих» и «чужих». Это живой, динамичный культурный код, который формируется в диалоге с миром и даёт свой аутентичный ответ. То, что началось с технокупалинки и старой новостной заставки, переработанной в музыку для рейва — превратилось в насыщенный белорусскими образами и символами живой, громкий и привлекающий внимание культурный организм. 

Беларусь стала культурным хабом географической Восточной Европы — ведь если страна становится экспериментальной площадкой нового типа государства, она может стать и экспериментальной площадкой для культурных процессов, особенно в период разрушения старых глобальных моделей. Беларусь превратилась в место, куда вернулись творцы, художники, режиссёры, философы и писатели — те, кто не вписывался в прежнюю систему и уехал, но не захотел полностью ассимилироваться в западную культурную повестку. Когда в стране сформировалась собственная среда, появилась возможность и для культурного ренессанса.

Гибкость и смешение стилей утвердились как новая норма: развитие независимого кино, нового театра, экспериментальной музыки. Беларусь обрела статус территории творческой свободы, не ограничивая творцов ни требованиями гиперполиткорректности, ни приказом любить родину каким-либо определенным образом. В мире, где нарастала поляризация, не всем было комфортно в атмосфере радикализации и вечного противостояния. Беларусь стала нейтральным, но интеллектуально насыщенным пространством, где культура — не инструмент пропаганды и не музейный экспонат, а лаборатория смыслов, которые, в свою очередь, могли становиться основой национального бренда.

Если неократия сделала государство устойчивым к внешним потрясениям, то неократическая культура сделала общество устойчивым к манипуляциям и разделению, став источником национальной гордости, способной объединять. Такая политическая система помогла укрепить герметичность национальной идеи и ее устойчивость к внешним воздействиям.

Национальное примирение как первый шаг к будущему

Чтобы реализовать этот сценарий, Беларусь должна была прекратить внутренний конфликт и найти новую точку баланса. В середине 20-х Беларусь все еще жила в тени кризиса 2020 года: ни  власть, ни демократически настроенная часть общества так и не смогли полноценно его преодолеть. Это ослабляло страну: квалифицированные кадры продолжали уезжать, экономика находилась под давлением. Управление, основанное на  страхе давало свои плоды — главные двигатели развития — инициатива и готовность брать на себя ответственность, были подавлены в обществе как никогда ранее. Власть продолжала защищать себя, видя в части общества «отравленного чужими идеями» врага. Это противостояние было невозможно остановить, принуждая оппонента признать свою неправоту. За годы изгнания оппозиция была вынуждена осознать, что в вопросах давления не может быть сильнее государства.

Стране нужно было вылечить эту рану, но опыт показывал, что она не лечится наращиванием конфронтации и противостояния. Была необходима третья идея, включающая элементы тех, что противостояли друг другу. Спустя годы стало очевидно: каждая из сторон была движима собственным страхом. Элиты боялись утраты государственности, потому что «эта ваша демократия легко манипулируема и ненадежна, и мы себе геополитически этого позволить не можем». А демократическая часть общества, иными словами, реформаторы, боялись утраты свободы и возможностей для развития. Консерватизм власти казался им стагнацией, и в конечном итоге они боялись утраты своего будущего.

Оба этих страха экзистенциальны, и потому кризис долго не сдвигался с места. Но — как бы парадоксально это ни звучало после долгих лет противостояния — обе стороны оказались нужны друг другу. Реформаторы необходимы как агентная, инициативная движущая сила: да, вечно требовательная, да, всегда недовольная, и именно поэтому — толкающая вперед. И создающая. Но и консервативные сторонники модели Лукашенко были нужны реформаторам: кто-то должен думать, как сохранить все то, что они создали и добились. Кто-то должен беречь настоящее, пока другие так страстно рвутся к созданию будущего. Именно эта гибридность и позволила создать модель, которая эволюционно оказалась лучше всего, что существовало прежде. 

Для этого необходимо было выйти из конфронтации, которая навязывала сторонам роли вечных врагов, и выбрать общую цель, вокруг которой получилось объединиться. Цель была определена: создание новой модели управления государством, которая смогла наконец раскрыть весь потенциал Беларуси на заре новой исторической эпохи — эпохи тотальной технологизации. Это оказалось достойной целью и логичным исходом противостояния.

1. Эпизодическое использование термина «неократия» в работах XIX–XX веков, как правило, подразумевало «власть неопытных». Однако в современной академической литературе этот термин практически не применяется. В данной колонке понятию «неократия» придается новый смысл: «новый тип правления», при котором «граждане голосуют не за политиков, а за решения». Более широко содержание термина раскрывается в следующих разделах текста