Мнение Сергея Чалого и Ольги Лойко
В тексте обсуждается текущее состояние беларусской экономики и то, в каком виде она может подойти к 2030 году. Эксперты рассуждают о феномене «предприятий-зомби», провалах модернизации, утечке мозгов, коррупция как способ функционирования системы системы, «захвате государства» и риске корпоративистского будущего.
Ниже представлена текстовая версия стрима о настоящем и будущем беларусской экономики в рамках совместного цикла трансляций Банка идей и Еврорадио «Беларусь 2030». В беседе участвуют аналитик Сергей Чалый (далее — С.Ч.) и журналистка Ольга Лойко (далее — О.Л.). Полная версия стрима ниже.
О.Л.: Сергей, может, начнём с самого страшного? Как там наши предприятия-зомби
С.Ч.: Их число даже растёт. Но я бы начал сверху вниз: с общей рамки периода до 2030-го. Этот отрезок — действительно новый этап в истории беларусской экономики. Честно говоря, скорее это этап инволюции.
Оновные стейкхолдеры махнули рукой на будущее системы
С.Ч.: Впервые создаётся впечатление, что все участники процесса махнули рукой на будущее страны. Это ощущение похоже на последние годы Российской империи или Советского Союза. Когда основные стейкхолдеры перестают думать о будущем системы и начинают заниматься исключительно собственными делами.
О.Л.: То есть они не хотят больше «держать систему» или у них просто нет ресурсов
С.Ч.: И то, и другое. Лукашенко всегда любил требовать невозможного: «Дайте мне равновесный курс, но без девальвации. Частную экономику, но без приватизации». Система держалась не благодаря его «гениальности», а за счёт энтузиазма людей, которые всё это вытягивали. Сегодня энтузиазм исчез, и сверху донизу царит настроение: «Ну, что вы хотите, мы сделаем по минимуму».
Коррупция как способ существования государственной системы
С.Ч.: В беларусской системе коррупция не аномалия. Она — способ существования. Это не песок в механизме, а смазка, позволяющая решать вопросы. Но сегодня это переросло в «захват государства» частными интересами. Родственники, приближённые, частные лица начинают подминать под себя государственные ресурсы. И Лукашенко не может им сказать «остановитесь», потому что сам действует так же.
В Беларуси коррупция — это не сбой, а форма существования системы. Там, где плохо работают институты, коррупция сама становится институтом. Это не «песок в шестерёнках», а наоборот — смазка.
Лукашенко всегда требовал невозможного: «Дайте мне равновесный курс, но без девальвации. Частную экономику, но без приватизации». Его стиль — микроменеджмент: «Сделайте мне», и люди делали. Но сейчас энтузиазма больше нет. Все настроены на то, чтобы выполнить минимум — и не больше.
Вместо модернизации — новые китайские заводы
С.Ч.: Но сегодня ситуация изменилась. Если раньше государство использовало структуры вроде торгового дома «БелАЗ» или президентского спортивного клуба как свои карманы, то теперь появляются частные игроки. Родственники, приближённые — они вставляют свои интересы везде. Это уже не просто коррупция, а захват государства — когда государство начинает работать не на общество, а на узкий круг лиц.
О.Л.: Но разве такие зомби-предприятия не могут существовать долго – пока есть денежный поток?
С.Ч.: Поток иссяк. Лукашенко говорит, что сохранил предприятия, но на деле многие отрасли исчезли. Когда-то у нас было собственное автомобилестроение, приборостроение, радиоэлектроника. Сегодня всё это потеряно.
С.Ч.: Логика такая: ««Мотовело» не спасти — построим новый китайский завод. «Атлант» не спасти — построим новый завод стиральных машин». В Беларуси эффективнее строить «с нуля», чем реанимировать советские гиганты.
Экономика Лукашенко жила за счёт внешних денег
С.Ч.: Вся беларусская модель держалась на внешнем финансировании. Экономика в целом убыточна: за исключением сырьевых отраслей, вся эффективность была отрицательной. Лукашенко интересовал только советский сектор, который он получил в наследство и которым гордился. А всё частное воспринималось как источник для изъятия: «Вы слишком хорошо живёте — делитесь».
Строительная отрасль как индикатор кризиса
С.Ч.: Последняя конкурентоспособная отрасль Беларуси — строительство. Она почти полностью частная. По ней хорошо видно общее состояние экономики. Сейчас строители массово уезжают, потому что зарплаты в соседних странах выше.
Я помню кризис 2011 года: именно тогда целые строительные бригады уехали в Россию. Сегодня ситуация повторяется.
Модернизация обернулась провалом
С.Ч.: Лукашенко всегда гордился модернизацией промышленных гигантов. Но примеры вроде Беларусского металлургического завода показывают бессмысленность этой политики.
Вместо того чтобы признать, что европейский и американский металл проиграл конкуренцию Китаю, у нас решили строить новый прокатный цех. В итоге производить стали больше, а цена на продукцию упала вдвое. Пришлось останавливать производство, сокращать людей, переводить работников на неполную неделю.
Гигантомания и устаревшие технологии
С.Ч.: Логика власти проста: «Рынок безбрежный, значит, можно бесконечно наращивать выпуск». Но рынок давно ограничен. Мы продолжаем продавать продукцию по технологиям 1980–1990-х годов.
Беларусский трактор когда-то рекламировали тем, что его можно починить «пластилином и изолентой». Но сейчас такие преимущества не работают: техника подорожала, конкуренция усилилась, и ниша ушла. То же самое с велосипедами «Аист»: когда появились дешёвые китайские и российские аналоги, никто не стал покупать беларусские.
Потеря компетенций и зависимость от Китая
С.Ч.: Когда производство превращается в отвёрточную сборку из китайских деталей, компетенции теряются. Мы можем похвастаться, что «нас научили», но эти технологии чужие. Мы не можем их развивать. Более того, зачастую китайцы продают нам устаревшие решения.
Пример со Светлогорским целлюлозно-картонным комбинатом показателен: пытались сэкономить, купили подешевле — в итоге оборудование не работает. Это и есть та самая «бесхозяйственность», которую Лукашенко любит осуждать, хотя начинается она сверху.
Сфера услуг как недооценённый источник роста
С.Ч.: Когда власти говорят про развитие туризма и услуг, это звучит правильно, потому что доля сферы услуг в ВВП Беларуси действительно мала. Но речь должна идти не о ресторанах и гостиницах, а о высоких услугах: проектные бюро, инжиниринг, обслуживание и внедрение оборудования, то, что в советские времена держали «инхаус» на каждом заводе. Всё это можно было бы вынести во внешние компании и продавать на рынок — как это частично происходило с разведкой и обслуживанием в добывающей отрасли и как разрешили в ПВТ для соответствующих компаний.
Раньше у каждого предприятия был свой IT-отдел и инженеры. Логика рынка — выделить эти функции в специализированные фирмы и продавать услуги за пределы «родного» завода. Но главный вопрос сейчас — остались ли люди. И здесь проблема в масштабной утечке мозгов.
«Верните уехавших» — лозунг без решения
С.Ч.: Даже провластные экономисты признают: заменить уехавших специалистов некем, лучший вариант — вернуть их. Но вернуть нельзя по той же причине, по которой «лишних» людей выбрасывают из системы: их считают угрозой. За прошлую неделю Лукашенко раза три повторил, что он «пережил мятеж 2020 года». Если он об этом говорит пять лет спустя — значит, на самом деле не пережил.
С.Ч.: То, что произошло в 2020-м, — буржуазно-демократическая революция. Вырос класс людей, конкурентоспособных на мировых рынках: они создавали рабочие места, строили международные компании, платили налоги. Этот класс вошёл в противоречие с системой. По ленинскому определению революционной ситуации: «низы не хотят, верхи не могут». Система не предлагала этим людям будущего. Выпускнику-программисту в такой реальности остаётся разве что идти «на военку» и программировать прицелы.
Модернизация провалилась
С.Ч.: Военное производство — отдельная история. Парадоксально, но беларусские дроны (в том числе при участии частного капитала) получаются конкурентоспособными — однако это сомнительное достижение. Это продукция двойного назначения, но её рост вызван не нормальной рыночной логикой, а обстоятельствами. И всё это легко «собьётся» расширением санкций и сокращением российского оборонзаказа.
Сколько было попыток внедрить точное земледелие? Стартапы ездили, презентовали. Ответ от госпредприятий: «Зачем? Нам сверху скажут, когда сеять и сколько удобрений вносить». В такой логике инновации не нужны.
О.Л.: В какой момент стало понятно, что всё это не работает?
С.Ч.: Конец модернизации — примерно 2015 год: стало ясно, что новых идей нет. Ранее, в 2012–2013, проблему замазывали «растворителями/разбавителями», а кризис 2014 года показал: без структурных изменений будем снова и снова получать макроэкономические обвалы. Тогда власть повернулась к предпринимательству: вышел седьмой декрет — его встречали с надеждой, потому что много тупых регуляций убрали. Потом был декрет по ПВТ — если бы не «крипточасть», он был бы просто хорошим.
«Мы вырастили класс, который от нас не зависит»
«Мы вырастили класс, который от нас не зависит»
С.Ч.: Дальше власти поняли: вырос целый класс, не зависящий от «единственного источника дохода» в лице государства. А политическая система Лукашенко требует, чтобы все зависели от него. Люди оказались «неблагодарными» — сами всё сделали. Начались репрессии — и стало ясно: в такой системе ничего работать не будет.
С.Ч.: Феномен «махнули рукой» сложился совсем недавно, примерно за последний год. Последним ударом стали «ненужные выборы», в которых Лукашенко в последний момент всё же решил участвовать («меня уговорили»). В 2020-м люди массово шли на выборы не ради свержения, а потому что иначе — загнивание и «валить». Он же говорил своему же аппарату: «Потерпите меня ещё 5 лет». А потом — «нет, я даже на ВНС не пойду».
История с людьми вроде Павла Владимировича, который в критические моменты спасал макроэкономику, тоже разрушает мораль аппарата. Так обходиться с ключевыми фигурами — это сигнал: «Зачем мы будем вкладываться?» Разговоры внутри системы поменялись: раньше — «ты не всё знаешь», теперь — «что будет потом, когда это всё закончится?»
Подготовка к переделу и корпоративистское будущее
С.Ч.: Сейчас создаётся позиционирование «на потом»: политическое — чтобы влиять после Лукашенко, и экономическое — чтобы участвовать в переделе собственности. Под это уже создают институциональные и правовые условия: суды, банкротства, арбитраж — всё, как в 1990-е, только движение теперь не вперёд, а назад, и мировой рынок для нас сужается.
Боюсь, после краха нынешней системы мы получим корпоративистскую модель: слияние власти и бизнеса, финансово-промышленные группы, «захват государства». Как когда-то было сформулировано: сначала сделаем экономическую либерализацию, а уже потом — политическую. Внешне это будет выглядеть как демократия, но вертикальные лифты останутся закрытыми.
Суверенитет: монархический против республиканского
О.Л.: Суверенитет Беларуси при всём этом сохранится? Риск «поглощения» же никуда не делся.
С.Ч.: Важно понимать, о каком суверенитете мы говорим. Для Лукашенко суверенитет — как у монарха: никто не должен вмешиваться в его право творить беззаконие на своей территории. Это не про права человека и не про волю народа. Современный же, республиканский суверенитет — это исполнение воли народа. Собственно, буржуазно-демократическая революция и была про переход от «монаршего» понимания к республиканскому.
Почему «поглощение» маловероятно
С.Ч.: Я не верю в поглощение. Беларусь — последний союзник, и все методички, которые применяли к Украине, здесь не работают. Пропагандистские штампы — про язык, религию и прочее — не клеятся. Любые торговые войны с Беларусью упирались в простой вопрос: как объяснить российскому обществу, что вы с последним союзником обращаетесь как с врагом? На этом всё и заканчивалось — вспомните «молочные», «газовые» истории.
Регулятивная империя и российские стандарты
С.Ч.: Самая сильная власть сегодня — регулятивная. Текущие интеграционные процессы заточены под привязку к российским нормам. Это создаёт серьёзный вызов на будущее: потом всё это придётся расшивать и перенастраивать. При этом я не вижу у России длинных перспектив: поражение в войне станет тяжёлым ударом для общества и управленческого класса, им будет не до нас — но регулятивная инерция останется.
С.Ч.: Уже сейчас видно, у кого будут ресурсы и какие у них представления об инвестициях. Не случайно хабы в Дубае, торгово-посреднические схемы и возврат денег в Беларусь — но люди, которые возвращают капитал, умеют строить в основном торгово-развлекательные центры. Их уже настроили так много, что заполнять нечем. Другого представления о развитии у этих инвесторов часто просто нет.
Во что верит Лукашенко сегодня
О.Л.: Во что он сейчас верит?
С.Ч.: Я вижу нарастание истерики: Лукашенко понимает, что время уходит. Он как будто торгуется с самим собой и всё ещё ищет «схемки», один чудо-проект, который «по щучьему велению» решит всё за 2–3 года — как в Дубае, «новая нефть». Но в такой атмосфере к тебе приходят не лучшие идеи. Это как история: «вложим золотовалютные резервы на высокодоходный рынок Форекс».
Сейчас это игра, чтобы отыграться: математическое ожидание инвестиций отрицательное, но Лукашенко готов «поставить на красное» большую сумму в надежде на чудо.
«ПВТ 3.0» и проблема доверия
О.Л.: Обещали ещё «ПВТ 3.0» — и даже не бить тех, кто туда придёт.
С.Ч.: «Как раньше, делать не будем» — но кто поверит? Система умеет не «стричь», а «резать». Институциональная память такая: мы уже видели, как это было. Может, кто-то и рискнёт, но чем меньше остаётся времени, тем грязнее будут проекты.
С.Ч.: На такие условия придут международные жулики — или свои. Потому что никто не предложит проект, который за 2–3 года решит все проблемы. Надежда на чудо неизбежно приведёт к тому, что будут продавать именно «чудо».